и не сломаться, не выбить волей её уютный, простой мотив: 

ты будешь жмурить глаза доколе 

тепло не ляжет за воротник. 

придется чувствовать, жить и верить, искать мечту в чистоте зеркал. 

весна ломилась в окно и двери. 

вот только я её не впускал.

Прошлое — это прекрасно, моя Мари, 

только с собой его, милая, не бери. 

Лучше оставь его в бабушкином сундуке, 

или у мамы в шкатулке, но в рюкзаке, 

что ты несешь за плечами, его не храни, 

слишком тяжелый камень, моя Мари. 

Прошлое — это как детство, скажи прощай, 

изредка воскресеньями навещай. 

Но никогда в глаза ему не гляди, 

прошлое — это зараза, моя Мари. 

Белый осколок чашки, причуда, пыль, 

и на земле лежащий сухой ковыль. 

Это товар без возврата, пробитый чек, 

смуглый мальчишка с родинкой на плече, 

что целовал под саваном темноты, 

первый бокал мартини, табачный дым. 

Всё, что когда-то выгорело костром: 

истина, безмятежность, невинность, дом. 

Ты не святая, зачем тебе этот крест? - 

сотни отпущенных рук, опустевших мест. 

Всё, что не прижилось и не проросло, 

даже вот это ангельское крыло. 

Выбрось его с рождественской мишурой, 

смело шагай под звёздами, громко пой. 

Прошлое — это так больно, моя Мари, 

всё, что нельзя исправить и изменить. 

Каждое грубое слово, кривой совет, 

тот утонувший в море цветной браслет. 

Слёзы на выпускном и последний вальс. 

Что-то хорошее тоже, но в том и фарс: 

это есть якорь, что тянет тебя ко дну, 

в прошлый четверг, в растаявшую весну. 

Если не сможешь и не шагнешь вперед, 

то, что давно истлело, тебя сожрёт. 

Брось его в пламя, гляди, как оно горит, 

полку освободи для другой любви. 

Прошлое — это прекрасно, моя Мари, 

только с собой ни за что его не бери.

Я тебя не люблю ровно так, как не любишь ты,
Мы с тобою по разные стороны баррикад.
Понимаешь, mon cher, я не знаю, как всё спасти,
Если нам ни-че-го не осталось уже спасать.

видимо, это особенность большинства длительных отношений: в какой-то момент ты понимаешь, что остался один на один с человеком, который постоянно против всего, что ты делаешь.

… и темнеет в глазах, и щурятся фонари. не смотри на меня, пожалуйста, не смотри. 

я — обрывок строки на последнем листке тетради: ты же начал её исключительно смеха ради. ты же начал меня исключительно ради смеха — просто выбросил на обочину и поехал. все фломастеры вполовину изрисовались, ну и ладно, рисуй другими. а я всё маюсь. всё мечусь по углам, по вокзалам, чужим кроватям, не желая признать ни правду, ни «правда, хватит», не желая смотреть ни правде в глаза, ни в небо — ну какая мне разница. мне бы покрепче. мне бы попросить у кого-нибудь смелости, или мозга, или сердца, что не рвалось бы к холодным звёздам, или звёзд, что бы не катились в мои ладони, или просто стоять так — призраком на перроне и смотреть, как ты прячешь взгляд и проходишь мимо. я же просто набросок, набор непонятных линий: это чёлка, вот это — плечи, вот это — пальцы. ты же начал меня исключительно посмеяться. ты же начал меня на полях, невсерьёз, незримо. исключительно. абсолютно. невыносимо. курам на смех, едва готовую — лишь на треть. я — набросок, но ты не сможешь меня стереть.

… и темнеет в глазах, и сощурились фонари. ты меня породил — и ты на меня смотри. и не вздумай ни отвернуться, ни время вспять. я же лучшее, что тебе удалось создать.

Мне симпатичны люди, способные нарушать законы, выходить за общепринятые рамки, устанавливать свои правила игры. Таким подвластна вся Вселенная. Им чуждо смирение. Их нельзя сломить. Именно они вершат историю. Именно они создают этот мир. Бьются лбом об бетонную стену, бьются, бьются, разбивают лоб в кровь, залечивают раны, потом снова бьются лбом и снова разбивают, но уже бетон.

«лёд изнутри выжигает вены. 
море застыло на уровне сна. 
перемены, пожалуй. 
грядут перемены. 
счастье, мой друг. 

и весна..
весна.»