Прошлое должно оставаться прошлым. Не надо к нему возвращаться.

И если в прошлом осталось ваше сердце — идите дальше без него.

Бабушка, здравствуй. 

С большой любовью почерком пьяненького врача пишет тебе (чьей-то свежей кровью) твой самый младшенький из внучат. Буду сегодня я очень скромным: это твой Коленька, Властелин, стоит заметить, что очень Тёмный (прорекламировал гуталин). Я проживаю в прекрасном месте — всё же не зря Повелитель Тьмы, в узких кругах широко известен: продал подпольно сто тонн хурмы. Бабушка, да, я ношу носочки (самое стильное в мире Зло). Нет, ну какие сыночки-дочки… Я нецелованный ведь ещё… Ну, не об этом. Вчера подумал: нужно куда-нибудь, да расти. Вместо того, чтобы мучить в тюрьмах, «Почту России» решил купить. 

Просто мне скучно немного стало: все мои дни — как один — темны. Было мне много, но стало мало мира, в котором враги мертвы. Я мир очистил от негодяев (вместо всех них здесь остался я). В общем-то, бабушка, ты же знаешь… В силе моей вся печаль моя. И мне немножечно даже стыдно: рыцарей, принцев, драконов нет. Я всё пытаюсь играть ехидность, но мне так хочется верить в свет. 

…Или влюбиться. Бабуль, скажи мне, как тебя дедушка полюбил? Это так сложно: любить взаимно, если у сильного мало сил. 

Знаешь ведь, бабушка, я немного, до безвозвратности заплутал. Люди цепляются за живое, а в моём сердце растёт металл. Нить Ариадны нещадно тонка, рвётся о сотни цветных зеркал, яблоко крутится по каёмке. Я ухмыляюсь. Трещит хрусталь. 

Бабушка, бабушка, я устал так. Я не хотел бы писать до слёз. Всё хорошо. Только очень жалко, что вот сейчас я пишу всерьёз. Лучше б смеялся так как в начале: глупо, не в тему и кое-как. Ради улыбки твоей. Я знаю, я вот такой. Вот такой дурак. 

Всё хорошо. Я побуду скромным. Ты не волнуйся. Бабуль, пока.

Это был Коленька (очень Тёмный). 

Спасибо, 

что ты 

светла.

Я никогда не проигрываю. 
Либо я – победительница, либо игра не окончена.

Я смотрю на тебя, привыкаю к улыбке глаз, к теплоте твоих слов, к разговорам о самом вечном, я смотрю на тебя, и мне кажется: не предашь, и мне кажется, время ломается с нашей встречей, ведь ты так улыбаешься… Каждому, даже мне,

говоришь без запинок, тревоги и без сомнений, ты сродним с белым флагом на выдуманной войне, так что каждый желает в тебе отыскать спасенье.

Я слежу за тобой, я ловлю твой усталый взгляд, твои губы в ухмылке и сжатые в кровь ладони. Ты смеёшься сквозь зубы: «Об этом не говорят», ты бросаешься в омут, но в нём никогда не тонешь, и как будто случайно ломается карандаш в твоих пальцах и злости, мелькнувшей в привычном взгляде. Я пытаюсь понять: что реальность, а что мираж? Я рисую твой профиль коряво в полях тетради, и смотрю на тебя в бесконечности серых дней: ты умело бросаешь слова, чтоб тебя любили, улыбаешься каждому, даже зачем-то мне, и сжимаешь ладони, опять собирая силы.

И теперь я боюсь тебе, знаешь ли, доверять, даже если ты скажешь, что был бесконечно честным. Я же вижу, как нервно колышется рябью гладь, я же вижу: чертям в голове не хватает места. И мне кажется, только забуду и отвернусь, как ты всадишь мне в спину с усмешкой шальную пулю. Я иду за тобой, я несу твой опасный груз: идеальные маски, чтоб спрятать клыки акулы. Интересно, как много в тебе уместилось лжи? Или, может быть, это не правда, а паранойя? Если честно, я тоже скрываю свои ножи, так что нас в этом омуте будет хотя бы двое. Это хуже всего: ты не враг, а заклятый друг, это хуже всего: вижу правду в любой улыбке. И ломается ручка случайно в сомненьях рук, это хуже всего: моя вера настолько хлипка.

Мне казалось, что ты настоящий совсем другой, я шептала одними губами: «Ну целься, целься» и боялась всю жизнь повернуться к тебе спиной, но ты был самым честным, когда попадал мне в сердце.

и живет она так спокойно, будто металл, ее никто никогда не трогал, не увлекал, не уводил за собой. в сердце девичьем сухостой, который никому не под силу сжечь, ее нужно любить, вознести, сберечь, вот только ни у кого не хватает сил:
чтобы не спросил, не томил, свитер привез теплый во время болезни, хоть тресни- ни заботы, ни омута, ни добра, хотя вроде как хороша и наполнена содержанием до самых краев, а весь этот рев вокруг, советы подруг и прочую пустоту пропускает мимо, ведь так легче жить, для чего грустить, ведь одной- это броня?
у него земля под ногами твердая, как титан. им загублены многие, его никто не сломал, даже интереса не было никакого. нужно просто слово, чтобы вызвать девичий смех. он хорош для всех, но ночами в удушающем одиночестве, хотя признаваться себе не хочется, ведь никому все равно не под силу: некого назвать милой, уткнуть в сильное плечо.
им все ни по чем, но однажды они встречаются:
и неважно где, был ли рядом занудный друг, куча ее недоподруг, была ли на улице осень. они просто есть, немного замерзли, а сейчас наступило «вдруг» и этот мир разорвался:
она смотрит на руки, на реки вен, он не отрывая глаз от ее колен, внезапно отвлекается на улыбку и губы эти, хотя прежде в приоритете не было ничего выше шеи. либо в мире феи и правда есть, либо у судьбы совесть все же имеется, все так как-то клеится в двух головах, а в ее мозгах внезапно выключается сигнализация. это прострация, фатальность, душевный бунт. они теперь слабые друг на друга и раздерут стабильности прямо в клочья и теперь каждой ночью он будет думать о ней, а она о нем, сухостой сожжен и его двухнедельные девочки заморожены, замурованы, закрыты, убиты, как и все правила, распорядки. они вожделеют недостатки друг друга и готовы к чему угодно. чувства «профпригодны», как оказалось. а теперь осталась самая малость, чтобы превратить их в бесконечности, не сорваться,
ему хочется касаться, она поняла, что умеет смеяться и это похоже на сказку, будто чудес фонтан. все случится, сбудется, но сейчас она думает, что не умеет смеяться
и живет так спокойно, будто металл.

Сейчас С понимала, почему они так сблизились с ней. В была совершенно другой: легкой на подъем, энергичной, активной, жизнерадостной. Она обладала искрометным чувством юмора, была любимицей любой компании и так сильно отличалась от С, что наверняка со стороны их дружба казалась весьма сомнительной. Но, все же, было нечто, что их двоих объединяло крепче любых совместных интересов: бескорыстная жертвенность и мудрость, с которыми обе шли по жизни. И именно поэтому порой В понимала её гораздо лучше, чем ММ. Лучше, чем кто-либо в мире.

приходи на закате в любой из дурацких дней, если боль через край, и шагают к обрыву ноги. приходи пережить страшнейшие из потерь, успокоить печаль и зашить тишиной тревоги. и не мнись у порога, боясь постучаться в дверь. не выискивай поводы и не учи предлоги. в этом доме неистово ждут дорогих друзей, в этом доме бушуют истиной все дороги. а когда ты устанешь скитаться в глухой тиши, и любовь тяжким камнем повиснет на тонкой шее – я возьму твою боль и засуну ее в стихи. мы споем на краю: отчаянней и прочнее. 

солнце будет садиться и будет стучать в висках – 
пусть в твоей голове тихой пристанью будет место, 
где в своих безнадежно слабых худых руках 
я храню для тебя 
невозможно большое 
сердце.