— хочешь, я научу тебя говорить,
что не под силу ни одному врачу?
хочешь, будем чувствовать жизни ритм
вместе? хочешь, я тебя приручу?
вечер любуется нами во все глаза —
пьем эти взгляды, как васильковый чай.
а у моего лиса в глазах гроза, предупреждает:
— не надо. не приручай.
а у меня слезы в глазах дрожат,
в пальцах сломался новенький карандаш..
лис продолжает — не мне ему возражать —
— что ты ответишь,
когда ты меня предашь?
скажи,
сколько раз
нужно разбиться вдребезги,
чтобы стать для тебя тем самым особенным?
Энди Алишин,
«Пластмассовая любовь»
в твоей спальне, солнца всегда было чуточку больше чем в Африке, нежности больше, чем в той шоколадке с лиловой коровой. я закрываю глаза и стою на твоем пороге. ну здравствуй… твои руки покрыты лаской, словно глазурью покрывает с любовью пекарь имбирные пряники. ты — это детские сказки. ты — ожидание праздника в пластиковых коронах. это все что я помню. это все что я сохраню о тебе в своей памяти. извини, что тебе от меня ничего не останется, кроме, вывихов психики, шестнадцати шрамов по пьяни в той глупой игре, когда ты поёшь и ножом протыкаешь стол в расстояниях между пальцами. я ловлю на себе твой любящий взгляд и тут же промахиваюсь. не смотри на меня. ответь, зачем ты так смотришь? за что ты так меня ранишь? мы едем в травмпункт, чтобы вытащить нож застрявший в моей гортани. и я падаю в пропасть. я не буду тобой прощен, я жил как засранец, я жил как последняя сволочь под бой этих клавиш, под действием дозы, лёжа под незнакомцами. и, знаешь, мне все это нравилось. от тебя остается в памяти только хорошее. чистое, как приходы, белое как твои простыни, как молоко, как твоя кожа и запах лимонных маффинов. как та фотография, где ты смеешься уткнувшись в мое плечо, и это смех обреченного, который вот-вот разрушится. ведь ты отдаешь все самое лучшее, ведь ты оставляешь мне самое лучшее. не прося взамен ничего.
твой друг назвал меня принцессой,
а ты сказал, скрывая страх:
«таких принцесс в старинных пьесах,
в конце сжигали на кострах.»
