Лучше тебе не знать из каких глубин 

добывают энергию те, кто отчаянно нелюбим, 

кто всегда одинок словно Белый Бим 

Черное ухо; 

как челюскинец среди льдин - 

на пределе слуха - 

сквозь шумной толпы прибой 

различить пытается хоть малейший сбой 

в том как ровно, спокойно, глухо 

бьется сердце в чужой груди. 

 

Лучше тебе не знать из каких веществ 

обретают счастье, когда тех существ, 

чье тепло столь необходимо, 

нету рядом; как даже за барной стойкой 

одиночество неубиваемо настолько, 

настолько цело и невредимо, 

что совсем без разницы сколько 

и что ты пьешь - 

ни за что на свете вкуса не разберешь, 

абсолютно все оказывается едино; 

и не важно по какому пути пойдешь, 

одиночество будет необходимо, 

в смысле — никак его не обойдешь. 

 

Лучше тебе не знать из каких ночей 

выживают те, кто давно ничей; 

как из тусклых звезд, скупо мерцающих над столицей, 

выгребают тепло себе по крупицам, 

чтоб хоть как-то дожить до утра; 

лучше не знать как им порой не спится, 

тем, кто умеет читать по лицам - 

по любимым лицам! - 

предстоящий прогноз утрат. 

Тем, кто действительно будет рад, 

если получится ошибиться. 

 

Лучше тебе не знать тишины, говорить, не снижая тона, 

лишь бы не слышать в толпе повсеместного стона: 

чем я ему так нехороша? 

чем я ей столь не угоден? 

Громкость — самая забористая анаша, 

лучшая из иллюзий, что ты свободен; 

и ещё – научись беседовать о погоде, 

способ всегда прокатывает, хоть и не нов, 

чтоб любой разговор вести не спеша, 

лишь бы не знать из каких притонов — самых безрадостных снов - 

по утрам вытаскивается душа. 

 

Лучше тебе не видеть всех этих затертых пленок, 

поцарапанных фотографий - 

потому что зрачок острее чем бритва; 

лучше не знать механизм человеческих шестеренок, 

у которых нарушен трафик, 

у которых не жизнь, а сплошная битва - 

и никто не метит попасть в ветераны: 

потому что их не спасет ни одна молитва, 

никакой доктор Хаус не вылечит эти раны. 

Лучше тебе не знать ничего о них, кроме 

факта, что те, кто всегда живут на изломе, 

отлично владеют собой и не смотрятся лживо, 

если хохочут, будто закадровым смехом в ситкоме; 

что те, кто всегда веселы, и ярко сияют, и выглядят живо – 

на деле 

давно 

пребывают 

в коме

мне кажется, люди начали забывать о том, что значит «любить». 

с каких пор любить — это синоним к «разбивать сердце» и «выносить мозг»? когда любовь начала измеряться в количестве пережитых вместе ссор и разбитой посуды? позвольте я напомню вам о том, что любить — значит быть счастливым и сиять от того, что этот человек, а не какой-то другой, есть в твоей жизни, что он уделяет тебе внимание. это радость от тех фраз, которые вы говорите друг другу. это то душевное тепло, которое сохраняется между вами день ото дня. эта та связь, которая удерживает вас от глупостей и даже от ссор. это то чувство, которое заставляет забыть о других, окунуться в новый мир, без уныния и одиночества. любить — значит жертвовать. собой, своим временем, своей жизнью для другого человека. в настоящей любви нет эгоизма и понятия «всё только для меня». любовь это страсть, это жгучая ревность и тёплые объятия. любовь — это знать, что если вдруг ты завтра умрёшь — этот человек от тебя не откажется, а останется рядом, до последней удушающей секунды. 

он проверяет ее на прочность и на способность держать удар: если решила стать одиночкой, значит предательства жди всегда. 
он проверяет ее насмешкой, слово острее его клинков: если ответишь, то как поспешно, если ответишь, то как легко? 
он проверяет ее, она же подозревает во всем подвох, не доверяет друзьям и страже (только об этом — нет-нет — не скажет) и контролирует каждый вдох. 
он проверяет ее, из тени хищно следит за ее войной, за чередою ее решений, за неумением быть одной. 
он проверяет — и это вызов, повод сражаться и быть сильней, бросить в огонь все свои капризы, чтобы сгореть — и ожить в огне. повод вцепиться в судьбу клыками, шпилем небесную твердь пронзить. воля чужая, огонь ли, камень вряд ли собьют ее со стези. это экзамен: она докажет то, что равна ему — и равней. ведь для нее так безумно важно, чтоб он не смел сомневаться в ней. 

он проверяет ее на прочность и на способность держать удар: не расслабляйся, урок не кончен, 
и не закончится. 
никогда. 

— «Запомни меня таким, как сейчас — беспечным и молодым, в рубашке, повисшей на острых плечах, пускающим в небо дым. Неспящим, растрепанным, верящим в Джа, гуляющим босиком, не в такт напевающим регги и джаз, курящим гашиш тайком. В разорванных джинсах, с разбитой губой, с ромашками в волосах, глотающим жадно плохой алкоголь, пускающим пыль в глаза. Нагим заходящим в ночной океан, пугающим криком птиц, с десятками шрамов, царапин и ран, с укусами у ключиц. Бесстрашным, отчаянным, смелым и злым, не знающим слова ''нет'', на толику грешным, на четверть святым, держащим в ладонях свет.
Запомни мой образ, когда в полутьме целую твое лицо, запомни мой голос и след на стекле от выдоха хрупких слов. Запомни меня сидящим в метро и мокнущим под дождем, стихи напевающим богу ветров, и спящим, и пьющим ром. Смотрящим на то, как в костра дым и чад врезаются мотыльки. Горячим, горящим, влюблённым в тебя — запомни меня таким.

И если когда-то, спустя десять зим, ты встретишь меня в толпе, найдешь меня серым, безликим, пустым, ушедшим в чужую тень, схвати меня крепко, сожми воротник, встряхни меня за плечо, скажи, что я трус, неудачник и псих, брани меня горячо. Заставь меня вспомнить ночной океан, рассветы, ромашки, джаз.
Прижми свои губы к холодным губам,
заставь меня
вспомнить
нас.»

не отводи взгляд. 
смотри – я безупречно увечный, 
увековеченный в венчании на вечере, 
виновник всех вычурных вечностей, 
вином черпающий выдержку истины, 
кортасара -истики, 
высмеянный искомыми смыслами жизни, 
исконными мыслями, 
выстроганный весело и усердно выстраданный. 
на моих веках пепелищем тянется дорога в ад, 
на моих руках – отпечатки суда осириса. 
я – первый и последний герой без имени, без прав, 
без возможности выругаться, 
когда стало совсем хуево. 

не отводи взгляд. 
смотри на меня. обещаю, 
тебе не понравится. 

я запер самого себя в тюрьму перфекционизма, 
в невозможность сказать лишнее слово, 
то есть любое слово. 
здравствуйте, присаживайтесь, подскажите, 
достаточно ли удобно сидеть на мне 
или ещё пододвинуться? 
жизнь превратилась в исполнение желаний 
каждого прохожего, 
я хочу превратиться в пощечину 
вашему безвкусию. 
мне плевать, с кем, кого, когда и сколько, 
каждый из вас – шаблон шаблона, повтор повтора 
и нет разницы, перед кем прикидываться искусно- 
искусственно. 
во мне нет уважения к подавляющему большинству, 
во мне нет уважения к массам. 
я не вписываюсь ни в одну иллюзию, ни в одну игру, 
ибо сам созда́л эту матрицу. 

не отводи взгляд. смотри на меня. 
таким ты себе представляешь творца? 

моя черепная коробка идет по швам от гула, 
ежесекундно в ней роятся пчёлы и взрываются бомбы. 
я хочу не знать никого и всегда быть одному. 
я хочу быть громче, чем все, кого вы знали до. 
быть мной не трудно, если вам нравится мазохизм, 
если вам хочется быть предметом извечных споров. 
ежесекундно во мне меняется биоритм: 
мне хорошо. нет, плохо. мне тепло. нет, холодно. 
я – собрание всех возможных болевых ощущений. 
я – конструктор, разобранный по частям. 
мне не хватает внятности в банальных выражениях, 
смелости в растлении тлетворного духа отца. 
я ненавижу каждого на этой планете. 
я затопил вас всех, чтобы просто не слышать воя. 

так вот, отведи взгляд. 
не смотри на меня. 
мне хуево. 
хуево. 
хуево. 

Я дразнила и заигрывала с ними. Раскаляла до адского огнива и опускала в холод забытия. Ублажала и наслаждала их! Воспевала и восхваляла! Кормила с ладони, щедро умасливала пищу кровью, задорно одергивая руку, когда пальцы в последний миг ускользали от лязга стальной пасти! Учила радоваться каждому мгновению. Учила хладнокровию, когда стальная цепь больно секла по лицу, держать удар так, что после хотелось ухмыльнуться глядя прямо в глаза, а не растерзать!

Лишала сна и учила читать ночь, чувствовать, видеть, ценить. Учила скрываться и впитывать жабрами свинец дня и дышать ночью.
Учила варить кофе, от которого сердце начинает густо биться, курить так, что глаза невольно прикрываются, слегка закатываясь. 
Я стравливал аих между собой, с ухмылкой наблюдая как они сваливаливаются в жадную свору голодных гиен, грызущихся за кусок пожирнее! 
Я патакала любым капризам, шла на поводу! Они пропитывали меня, отдав часть себя, а я ничего не жалела для них.
Они вкушали мою плоть, а я проникалась их духом. Мы стали зависимостью друг для друга. Я была ведома их страстями, а они были внимательны и исполнительны к моим желаниям!
Я дала им имена, они заменили мне целый мир, я познала его благодаря им, они стали моими глазами, ушами, моей кожей, я разучилась глядеть на мир без них...

Ремарк прекрасно разбирался в алкоголе, любил придумывать новые коктейли. Он считал непозволительным, чтобы, например, блондинка, не познавшая душевной раны, пила то же, что и мужчина в чёрном на границе сумерек! Он, в принципе, был ас во всем, но предпочитал не носить знамя лидера. Его любили женщины, уважали и ценили друзья. Он с лёгкостью мог нарисовать эмоциями атмосферу вечера, показать самые красивые места в городе, самые уютные веранды и террасы кафе, но самое главное ценить, вкушать то, что есть здесь и сейчас.

Калигула был богом гедонизма, и откровенно говоря, просто безумцем! Все, что могло доставить удовольствие — будь то райское наслаждение или боль другого, не ускользало от него! Он был средоточием порока и греха! Его осуждали, но уважали за прямоту и откровенность своих желаний! Ни одно сумасшедшее желание не оставалось неисполненным. Мгновенное наслаждение, которое затем влекло за собой мучительно долгое страдание было его любимой чашей, из которой он пил смакуя! Ни разу… ни разу он не отрёкся и не вздохнул тяжко, неся этот безразмерный крест порока, ни разу не дрогнул мускул на его вечно искаженном ухмылкой лице.

Александра переполняла жажда жизни, славы, величия! Острый и живой ум, природная одарённость, атлетичное телосложение априори давали ему преимущество, он просто не мог насытиться совершенством. Иногда казалось, что под натиском жажды первенства, открытий, познания его широкая грудь разорвётся, раскрошив рёбра и, вырвавшись на свободу, вцепится в глотки окружающих, высасывая жизненные соки. Пожирающая чёрнота Буцефала под его седлом и блеск меча, всегда устремлённого вверх к солнцу словно он бросал вызов Богам, возникавшие на горизонте, не раз обращали в бегство целые войска, а порой и вовсе наполняли сердца ужасом настолько, что они встречали свой конец в неподвижном исступлении!

Фаулз любил напитки Ремарка и головоломки. Он любил замкнутые пространства и напряжённые умы, наэлектризованные нервы. Часто приглашал к себе на остров, днём развлекая публику очаровывающими пейзажами и запутанными историями, суть которых обнажалась только ночью. Прекрасно чувствовал слабости окружающих, любил оголять их. Делал это, заставляя истязаться до тех пор, пока не переосмыслишь их, не пропустишь через себя и не вырастешь из своих слабостей! Не думайте, что делал он это из благих помыслов, он делал это для собственной забавы, он питался сомнениями и терзаниями. Он всегда собирал прекрасный урожай на ниве ваших сомнений и терзаний. А если таковых не было, то он щедро сеял вам их на своё искушенное усмотрение.

Самым юным был Фредерик. Прекрасно образованный и воспитанный, тщеславный повеса. Мот и кутила, словоблуд и болтун, дамский угодник и enfent terrible. Перо и наглость, вот, пожалуй и весь его арсенал, но поверьте и его достаточно было, чтобы густо смутить и очаровать вашу даму парой реплик, нашёптанных куда то в область затылка. Часто упрекаемый в молодости и неопытности, отсутствием шарма в действиях он не раз колко отстаивал свои позиции. Но стоит отметить, что все нападки на него чаще носили воспитательный характер, он и сам это понимал, впитывая весь опыт, но ни разу не выступил в роли послушного ученика.

Эрнест был старым волком, чья душа была буквально нашпигована свинцом и просолена бесконечными штормами. Искатель приключений, борец за справедливость и последний романтик тысячелетия, из него било ключом мужское- сила, уверенность, решительность и принципиальность. Несмотря на то, что сам Марс точил на него зуб за то что тот при каждом удобном случае тот проклинал его что есть сил, будь уверен — если он стоял стоял рядом — на щите ты не окажешься! Даже манера его речи была особенной — простые слова и предложения, складывающиеся в глубокие мысли, мысли вымученные и пропущенные через себя. Я никогда не слышал от него слово «дружба», но именно он возникал у меня в голове, когда я слышал это слово! Красивые женщины, крепкий алкоголь и сигары, да верная компания — вот что могло подлатать его израненную душу. И… да… Он так и не научился проигрывать.... 
Бодлер — кто, как не он знал, что красота — это яд. Непревзойдённый мастер саморазрушения. Эстетика самоувядания, сладкая отрава.
Я любила спрашивать его — что такое жизнь? И он всегда отвечал — La vie est poison… и даже его нависающие как тучи веки не могли скрыть блестящих морфиновым блеском глаз. Завсегдатай опиумных курилен, борделей и модных салонов он часто приходил в компании творческих личностей. Он черпал силы и вдохновение в разрушении, если все тленно, то к чему стремление сохранить, нужно помочь разрушить- говорил он. И чем сильнее он рушил, тем ярче светило… их семь… семь и я...

Я ошибалась в одном, я думала — Они мои демоны. Я ошибалась. Я демон своих Демонов! Я — человек..

знаешь, что есть беда, несчастье и даже горе?

нет, не лето в асфальте, когда так хотелось моря. 

нет, не два человека, кричащих друг другу, споря:

«я тебя

никогда 

не любил.»

не поломанный ноготь, не кружка, разбитая оземь, 

не будильник, что ставил к шести, а пропел он в восемь, 

не противный февраль, не безумно холодная осень, 

пережить это

хватит 

сил. 

а беда — это знать расписание у больнички, 

апельсины не нужные через окно сестрички, 

в белом-белом халате, занятой перекличкой, 

не понятно зачем, 

но все же передавать. 

потому что помочь не можешь ничем, что кроме 

затаиться в пустом, холодном, безродном доме, 

будто это не он, а ты утонула в коме, 

и больничною койкой стала 

твоя кровать. 

или, вот ну представь на секунду, ты очень старый, 

абсолютно один, озлоблены тротуары 

льдом безжалостным, от подъезда и до базара 

не дойти. но идешь тихонечко - 

там еда. 

и идешь, и скользишь, и страшно от слова очень, 

потому что ты — стар, и Бог тебя обесточил, 

потому что один, хоть Он подарил двух дочек. 

и вот эта беда, понимаешь? 

вот тут беда. 

я могу продолжать — детей про без мамы и папы, 

про отмерзшие на морозе у кошек лапы, 

и про мир равнодушный, а ты мне тут про стартапы, 

про упавшие ставки. 

что там с твоей душой? 

ведь тебе повезло, ты вырос в семье под крышей, 

и горбушку твою навряд ли погрызли мыши. 

вот пока есть глаза, и руки, и ноги, слышишь? 

мы не знаем беды. 

ты понял? — все хорошо.